Цыплята выскочили на сцену. Я сидел в третьем ряду, и меня просто вдавило в кресло. Если бы им, танцующим, можно было закрыть лица масками или черными полосками, как в телевизоре, это был бы просто превосходный горский танец. Но лица чеченских детей делали этот танец действительно страшным. Представьте себе двенадцатилетних ребят в черных джигитках, у которых в глазах такая злость, что кажется, будь у них не бутафорские кинжалы, а настоящие «Калашниковы», они расстреляли бы зал. И девочки в красных, как кровь, платьях, взгляд которых полон решимости. Когда они кричали «Орса!!!», у меня по коже бегали мурашки. Это был танец мести.
Маленькое отступление.
На следующий день я приехал в гостиницу «Нарт». Это единственное место, где «Даймохк» время от времени может репетировать. Во всей Чечне нет ни одного целого зала. Ребята как раз возвращались с ужина. Толпа детей пыталась штурмовать лифты, но художественный руководитель Рамзан Ахмадов пускал в лифты только девочек. «Мальчики должны быть всегда в форме, так что пусть пешочком», — сказал он мне, пока мы ехали в лифте на одиннадцатый этаж. Выходя из лифта, мы увидели выбегающих с лестничной площадки детей: «Мы быстрее!» — кричали они по-чеченски. Громче всех кричал Ваха Арсханов. То есть Володя. По документам Ваха — Володя, мама у него украинка, а бабушка — вообще русская, но когда его называют по документам, он сердится: «Я не Владимир, я Ваха. Владимир — это Путин».
— Вы видели их глаза, когда они танцуют? — Рамзан Ахмадов угадывает мои мысли. — Меня спрашивают, как я их этому учу, а я их вовсе не учу. Это само из них идет, и не остановишь. Я иногда боюсь за их психику. Мы однажды ехали через какой-то блокпост и вот ей, — Рамзан показывает на свою «дочь» Зелимат, — стало плохо. Медицинскую помощь мог оказать только военный врач. Но когда я ее понес на блокпост, она впала в истерику. Я ей шепчу, — «Залина, успокойся, все в порядке, это доктор», а она кричит: «Нет, это русский, он меня убьет». Я просто растерялся, не знал, что делать. Вот сейчас в Германию поедем через Москву, они ее посмотрят, может, что-то изменится. А то ведь Москва для них — это только Путин и больше ничего.
Рядом со мной сидит Хусейн Ахмадов, самый молодой танцор труппы. Ему восемь лет, но он все никак не может закончить первый класс: то одна война, то другая. Хусейн вертит в руках какую-то бумажную фигурку. Хусейн внимательно нас слушает, забывает о бумажке в руках и начинает машинально ее рвать на мелкие кусочки. Потом спохватывается, но уже поздно.
— А что это было, Хусейн?
— Птичка мира. Журналист из Японии подарил.
После танца цыплят и волков публика в зале сидела пораженная. В течение следующих номеров люди стали один за другим уходить. Даже группа «Штар» не спасла положение. К тому времени, когда пели финальную песню «Мы едины», зал уже ополовинился.
Вечером мы с Александром Школьником и режиссером шоу Сергеем Грушевским пили коньяк «Эльбрус» и думали о причинах провала. Школьника вдруг осенило:
— У них же пост начался! Ураза! Е-мое, как же я раньше не догадался. Все учли, а про это забыли.
В Черкесске еще не было поста, там с публикой все было в порядке. А за эти дни он начался. Когда он успел начаться-то? Эй, Грушевский, когда у них Рамадан?
Грушевский (задумчиво):
— Какая дрянь этот кабардинский коньяк. И карачаевский был дрянь. Еще одна республика — и я забуду, какой вкус у «Хеннесси». Ненавижу Северный Кавказ.!
Сентябрь 2004 года. Москва и окрестности:
Политики выпустили льготникам пар из мозгов, а чиновники — деньги из кошельков
Правительство решило заменить льготы денежными выплатами. Так будет лучше для экономики, но хуже для людей. Власти при помощи СМИ долго пытались убедить граждан в обратном, но безуспешно. Накануне голосования в Госдуме по этому закону на Москву двинулись марши протеста льготников, организованные профсоюзами. Большинство марширующих искренне верят, что протест настоящий и может иметь какие-то последствия. Большинство экспертов уверены, что это всего лишь процедура выпускания пара, в которой профсоюзы выполняют роль подрядчиков властей. Сеанс массовой психотерапии. Если протеста не избежать, то нужно его самим организовать и возглавить, но в допустимых пределах.
Ожидается, что в центре столицы соберутся около 3000 человек, недовольных грядущей реформой. Накануне на Москву двинулись колонны инвалидов-чернобыльцев и ученых Российской академии наук. Расстояние из Санкт-Петербурга и Ростова-на-Дону до столицы чернобыльцы преодолели за сутки. Научные работники оказались менее проворными и добирались из подмосковного. Путцино три дня.
Ученые остановились на ночлег в лесочке за три километра до Климовска. В березняке притаились пять туристических палаток советского пошива. Ученые в белых халатах (фирменная экипировка акции) сидели вокруг костра, фотографировались фотоаппаратом «Зоркий», ели из походных котелков макароны с мясным бульоном и обсуждали, что после чего нельзя — вино после пива или пиво после вина.
Ясность внесли милиционеры, которых прислали из Подольского РОВД охранять ночной покой протестующих: «Вино на пиво — диво. Пиво на вино…» — Лейтенант запнулся. Все-таки интеллигентные люди, мало ли что.
Старший научный сотрудник Института биологии и физиологии микроорганизмов РАН кандидат наук Владимир Нестеренко разговорился после третьего глотка:
— В следующем году я пива себе позволить уже не смогу. Пока за квартиру, коммунальные услуги, телефон и проезд в электричках я плачу за вычетом пятидесяти процентов. Езжу на рынок в Серпухов, закупаюсь на месяц и как-то живу. Зарплата у меня две с половиной тысячи рублей. И это еще много, я все-таки тридцать два года в институте проработал. А средняя зарплата у нас полторы тысячи.
Владимир Федорович засмеялся. Он много смеется, выглядит абсолютно счастливым человеком.
В Пущино вообще все ученые делятся на тех, кто уже смеется, и тех, кто готовит чемоданы. Смеются те, кому за сорок, а готовят чемоданы те, кому еще нет тридцати.
— Молодежи в Пущино много, — говорит Максим Шелудченко. У костра он заодно празднует защиту диссертации. — Но у всех молодых планы на будущее примерно одинаковы: поработать здесь лет пять, защититься и свалить на Запад. В нашем институте, например, нет ни одного человека в возрасте от 30 до 40 лет. Я приехал сюда с Камчатки, для меня это была мечта. А теперь я уже нашел работу в Германии. Можно сказать, последние недели дорабатываю.
— А чего тогда протестуешь?
— Да так, попросили подменить. Из Пущино вышло человек 25, а потом народ как-то рассосался.
— Скажи по секрету, а вот те, кто постарше, чем они там занимаются за полторы тысячи?
— Ну, наукой. Иногда даже статьи публикуют. Но, если честно, всерьез что-то делают только те, кто умеет получать гранты — из РФФИ или зарубежных фондов. Без грантов можно жить только в Институте белка и Институте теоретической и экспериментальной биофизики. Там можно зарабатывать 300–400 долларов в месяц. Имея фант, можно получать до 500 долларов. На Западе предлагают от 3 до 10 тысяч.
Услышав слово «гранты», встрепенулся научный сотрудник Института фундаментальных проблем биологии кандидат наук Владимир Зайцев:
— Гранты — это, конечно, хорошо, но вот лично мое мнение: системой грантов нами очень легко управляют из-за рубежа. Это же целая система — управление наукой конкурирующего государства. Например, постановка ложных целей. Представьте себе, ученый на голом энтузиазме занимается серьезной темой, которая в будущем может вывести его страну в какой-то области в мировые лидеры. Надо его как-то остановить. Ему дают хороший грант, долларов 500 в месяц, под какую-нибудь пустую тему, чтобы отвлечь от главного. Он на это соглашается, потому что хочет кушать. В результате из-за каких-то несчастных 500 долларов в месяц Россия в будущем потеряет миллионы. Это сплошь и рядом.